Из музыки в литературу
Борис Леонидович Пастернак родился в 1890 году в Москве, в семье известного художника и талантливой пианистки. С детства соприкасался с миром искусства. В квартире у Пастернаков бывал Лев Толстой. Вместе с отцом Борис ездил на станцию Астапово в трагические дни, когда завершился жизненный путь великого писателя. Однако не литература на первых порах взяла в полон душу Бориса Пастернака, а музыка.
В родительском доме нередко проходили концерты с участием его матери — Розы Кауфман, пожертвовавшей своей музыкальной карьерой ради воспитания детей. С раннего детства он пробовал играть на фортепиано, пытался сочинять свои мелодии. Но подлинная страсть к музыке пришла к Борису Пастернаку под влиянием известного композитора Александра Скрябина — соседа по даче. Очарованный обаянием личности композитора, свежестью его суждений, юноша на протяжении шести лет изучал теорию композиции в Московской консерватории и видел свое будущее в музыке. По мнению Пастернака, он не обладал достаточной фортепианной техникой, чтобы достичь каких-либо достойных результатов. Ко всему прочему, у него отсутствовал абсолютный музыкальный слух. И Борис Пастернак уходит из музыки («Музыку, любимый мир шестилетних трудов, надежд и тревог, я вырвал вон из себя, как расстаются с самым драгоценным… перестал прикасаться к роялю, не ходил на концерты, избегал встреч с музыкантами»).
В 1906 году Пастернак поступает на философское отделение историко-филологического факультета Московского университета. Однако и философия, несмотря на очевидные успехи в ней, не стала его призванием.
«Достать чернил и плакать…»
В жизни Бориса Леонидовича все большую роль начинает играть литература. Его первые стихотворения отметил Сергей Дурылин, человек на Южном Урале известный. В 1923 — 1924 годах за религиозно-философские взгляды он был выслан на поселение в Челябинск, где стал одним из основателей Челябинского краеведческого музея, а в последующие годы — доктором филологических наук, автором книг по русскому искусству. Пастернак позднее так охарактеризовал роль Сергея Николаевича в своей жизни: «Это он переманил меня из музыки в литературу, по доброте своей, сумев найти что-то достойное в моих первых опытах». В 1913 году стихи Пастернака впервые увидели свет. По рекомендации Дурылина они были включены в альманах «Лирика». На страницах этой книги читатели впервые прочитали и такое ныне широко известное стихотворение Пастернака, как «Февраль! Достать чернил и плакать…».
Челябинск и «бетонные вечера»
Октябрьская революция и перемены, произошедшие в жизни страны, поначалу воспринимались Пастернаком отстраненно. «Революция, хороша она или плоха, близка ли мне или далека, есть все-таки осмысленная и единственная реальность с какою-то своей закономерностью и логикой», — писал он родителям в сентябре 1924 года. Его стихи издавали, его голос слышали. С родителями и сестрами, выехавшими за границу, сохранялись тесные контакты: регулярная переписка, возможность посетить их... А между тем времена менялись, и находиться вне системы, над ней было все труднее и труднее. Ощущение, что он чужой для своей Родины, что он не такой, как все, мучило Пастернака. Он болезненно размышлял и искал ошибки в себе. Чтобы убедиться в правоте своих критиков, он в мае 1931 года вошел в бригаду газеты «Известия», состоявшую из деятелей культуры, пожелавших познакомиться с ударными стройками первой пятилетки. Среди них были редактор журнала «Новый мир» Вячеслав Полонский, классики социалистического реализма прозаики Федор Гладков и Александр Малышкин.
Взаимоотношения с ними поначалу не тяготили Бориса Леонидовича. «Добрая глуповатая компания, славные люди. Едем с водкой, и провизии закуплено на 400 рублей», — вспоминал он. О том, что Пастернак увидел в Челябинске, подробно рассказал в своих записках известный челябинцам Анатолий Александров (1911 — 1997), заслуженный учитель РСФСР, а в 1931 году — литературный сотрудник газеты ЧТЗ «Наш трактор».
Высоких гостей решили сразу же удивить и организовали для них так называемый бетонный вечер. Суть его состояла в следующем. На строительстве завода использовали бетономешалки фирмы «Кайзер», способные за восемь часов работы давать 100 замесов бетона. Передовые же бригады умудрялись сделать за смену по 500 — 800 замесов. Именно эти рекордные показатели и призваны были продемонстрировать бетонные вечера. Обставлено это было следующим образом: «Под звуки оркестра с переходящими красными знаменами, завоеванными в социалистическом соревновании, бригада Ивана Монахова выходит на место работы… Разбираются тачки, в которых отвозится готовый бетон. Быстрая и четкая расстановка по местам. Сигнал. Включается бетономешалка, и бригада с ходу берет напряженный ритм в работе. Люди в порыве бегают с тачками бетона… Включаются прожектора, бросающие яркие блики на лоснящиеся от пота обнаженные торсы бетонщиков. Непрерывно играет оркестр, невольно захваченный общим порывом ударного ритма ударной работы. Марши сменяются вальсами и снова марши…» Как вспоминал Александров, писатели первоначально переговаривались между собой и расспрашивали его о происходящем. Потом затихли и через час «молча, под большим впечатлением от увиденного», возвратились к месту своего расквартирования.
Безусловно, в этой картинке, когда несколько по пояс раздетых мужчин с большим напряжением физических сил бегают под музыку с тачками бетона, а другая группа мужчин довольно долго стоит и созерцает все это, было что-то странное, напоминающее не очень хорошее шоу, но руководство «Челябтракторостроя» было убеждено, что бетонные вечера демонстрируют «прекрасную картину праздничного труда», поэтому время от времени повторяло их для очередных гостей стройки. На русских писателей это, по всей видимости, не произвело большого впечатления, по крайней мере, нам неизвестно, чтобы кто-то из них на это как-то откликнулся...
Бригада же газеты «Известия» перешла к обычному для подобных групп распорядку дня. Писатели встречались с трудящимися предприятий города, читали свои произведения, отвечали на вопросы. В воскресный день произошла встреча в зале Центральной городской библиотеки. В читальном зале на 150 человек желающих пообщаться с писателями собралось в два раза больше. Многие стояли в проходах. Пастернак выступал последним и дольше других — читал стихи и отрывки из поэм «1905 год» и «Лейтенант Шмидт». «О себе он ничего не говорил, — вспоминал Александров. — Читал много и хорошо. Слушатели встретили его выступление очень тепло и сердечно». На ура прошло выступление Пастернака в комсомольской молодежной производственно-бытовой коммуне. «Коммунары долго не хотели отпускать Бориса Леонидовича…»
Другой
Но не все было так радужно. Пастернак почти не общался с коллегами. Вне мероприятий был молчалив, больше слушал, чем говорил. Александров отмечал, что несколько раз во время передвижения по городу группа вдруг обнаруживала, что Пастернак отстал, остановившись в задумчивости, и посылала его как самого молодого сказать Борису Леонидовичу, что его ждут. Возможно, это было связано с взаимоотношениями, сложившимися к этому времени среди прибывших в Челябинск писателей. Вот что писал о Пастернаке Полонский в своих воспоминаниях о челябинской поездке: «Он там нас дискредитировал. На заводе кирпичном, где нас, как писателей, директор завода просил о чем-то написать, он ворвался в разговор и извиняющимся каким-то голосом, точно мы были хлестаковыми, сказал: «Да что вы, да мы сами ничего не можем, да ведь мы, знаете, сами…» — и что-то в этом роде, извиняющееся, конфузящееся. В редакции, где молодые люди показали ему свои политические стихи и спросили его мнение, он заявил: «Все это чепуха, не надо писать политические стихи», — и т. д. То есть завел такие речи, что я ему заметил: «Бросьте, Пастернак, вы нас дискредитируете. Ведь мы не согласны с вами. Не говорите такие вещи от нашего имени».
«Строятся действительно огромные сооруженья, — вспоминал о возведении ЧТЗ сам Пастернак. — Громадные пространства под стройкой, постепенно покрываясь частями зданий, дают понятье о циклопических замыслах и о производстве, которые в них возникают, когда заводы будут построены... Сравнение с Петровой стройкой напрашивается само собой. Таково строительство в Челябинске, т. е. безмерная, едва глазом охватываемая площадь на голой, глинисто-песчаной почве, тянущаяся за городом в параллель ему. Над ней бегут грязные облака, по ней бегут облака сухой пыли, и вся она на десятки километров утыкана нескончаемыми лесами, изрыта котлованами и пр. и пр. Это строят тракторный завод...»
Что есть истина?
Но не для того, чтобы убедиться в масштабности реализуемых проектов, приехал в Челябинск Пастернак. Он хотел знать, как и герой картины известного ему художника Николая. Ге, что есть истина? А потому увидел в Челябинске и другое: «…рядовая человеческая глупость нигде не выступает в такой стадной стандартизации, как в обстановке этой поездки. Поехать стоило и для этого… Теперь мне ясно, что за всем тем, что меня всегда отталкивало своей пустотой и пошлостью, ничего облагораживающего или объясняющего, кроме организованной посредственности, нет, и искать нечего». Фактически выбор был сделан. Пастернак не принял системы. Ни в Магнитогорск, ни в Новокузнецк он уже не поехал.
В Челябинске нравственный узел, мучивший его, развязался. Он вновь обрел внутреннюю свободу, которая и позволила ему создать то, что он считал трудом своей жизни, — роман «Доктор Живаго». В разгар борьбы вокруг этого романа, когда, с одной стороны, Пастернаку была присуждена Нобелевская премия, а с другой — он был исключен из Союза писателей и заклеймен как изменник родины, Борис Леонидович писал своим сестрам: «Возвращаюсь к роману. Вы будете иметь возможность прочесть его. Быть может, он даже вам не понравится — надоедливой и чуждой философией, скучными растянутыми местами, несобранностью первой книги, серой неэффектной бледностью переходных мест. И все-таки, все-таки это большой труд, книга огромного, векового значения, судьбы которой нельзя подчинять моей судьбе и вопросам моего благополучия, но существование которой и выход в свет, где это возможно, важнее и дороже моего собственного существования».
Его не расстреляли, как Николая Гумилева, он не затерялся в лагерях ГУЛАГа, как Осип Мандельштам, не свел счеты с жизнью, как Марина Цветаева. Он просто прожил свою жизнь, но прожил честно и талантливо, что для времени, выпавшего на его долю, да и для любого времени, согласитесь, немало.
