Алексей Николаевич любезно ответил на вопросы редакторов ведущих СМИ региона в рамках проекта «Большая редакция», который проводит холдинг «Гранада Пресс» при поддержке организаторов фестиваля #РыжийФест, а также пообщался со зрителями прямого эфира.
– Как вам сегодняшний Челябинск? Что запомнилось на этом фестивале?
АВ: Челябинск прекрасен. Я рано проснулся — несмотря на разницу во времени — и с удовольствием прогулялся по набережной, дошёл до храма на противоположном берегу. Фестиваль тоже прекрасен. Здесь много людей, и чувствуется, что челябинцы любят книги, любят литературу.
– Поговорим о вашем последнем романе «Одсун». Что вас толкнуло обратиться к теме судетских немцев — казалось бы, к маленькому участку большой истории, произошедшему на окраине Европы?
АВ: Несколько лет назад я был на книжной ярмарке в Праге. В программе был выезд в небольшой чешский город Есеник — часов пять-шесть езды на машине в сторону польской границы. Местность красивая: невысокие горы, леса, ухоженные дороги, курортные названия — настоящая идиллия.
Там состоялось торжественное событие — 9 мая. Мы посетили кладбище советских военнопленных, погибших в 1941 году при ужасных условиях содержания и работы. Чехи относились к этому месту с огромным уважением: воинские почести, салют, панихида, представители российского посольства — всё было на высоком уровне, благородно и чинно.
Мы жили несколько дней в доме чешского православного священника, который сам построил храм рядом со своим домом. Были очень насыщенные, глубокие дни. Перед отъездом я сказал хозяйке: «Как у вас здесь хорошо, какой прекрасный дом!» Она ответила: «Дом действительно прекрасный, но мне здесь очень тяжело». — «Почему?» — «Здесь повесился немецкий судья».
Я как будто получил удар обухом. Какой судья? Почему повесился? Почему немецкий? Что за этим стоит? Она сказала: «А здесь раньше жили немцы». Только тогда я понял: то, что я видел и считал чисто чешским, на самом деле было немецким городом с семью веками немецкой истории. Это были те самые судетские немцы, из-за которых в 1938 году случился “судетский кризис”, Мюнхенский сговор — и, в конечном счёте, пролог ко Второй мировой войне.
В 1945 году Красная армия освободила эти территории, дальше наши войска двинулись на запад, а чешское население, ненавидевшее немцев, жёстко выгнало их. Депортация. Именно слово «Одсун» — в переводе с чешского означает «выселение» — дало название моему роману.
Эта история произвела на меня колоссальное впечатление. Вернувшись в Москву, я начал копать, изучать — и это стало толчком к написанию романа.
– Но в вашем романе судетские немцы — не главная тема?
АВ: Нет. Они — рамка для картины. Внутри — другая, более близкая нам история: отношения России и Украины. Хотя, если быть точнее, я хотел рассказать частную историю любви двух людей. Он — русский, она — украинка. При этом изначально они были просто советскими людьми, для которых национальность не имела значения. Героиня даже не была украинкой: у неё русское имя, русский язык, русское воспитание. Украинский в школе был второстепенным, почти как иностранный язык — заставляли учить, но непонятно зачем. Она жила в Припяти.
А потом большая история врывается в их личные отношения. Мой роман — попытка поразмышлять о том, как большая история влияет на судьбы маленьких людей и как, в свою очередь, судьбы маленьких людей делают большую историю.
– Особенно цепляет момент, когда героиня, которая никогда не ощущала себя украинкой, вдруг начинает меняться — запускается процесс укранизации. Вы показываете это одним штрихом, но он говорит обо всём.
АВ: Да, именно так. Я не хотел политизировать роман, хотя понимаю, что политики в нём достаточно. Но я чётко осознаю: наша доля ответственности за то, что произошло, тоже велика. Мы мало этим занимались, не думали. Слишком поздно спохватились. Думали, что они мыслят точно так же, как мы. Эти мысли были со мной, когда я писал.
– После изучения этой чешско-немецкой истории, изменилось ли ваше отношение к чешскому народу?
АВ: Говорить, что «изменилось отношение к целому народу», — слишком масштабно. Кто я такой, чтобы судить целый народ? Но история поразила меня своей трагичностью. Очень трудно понять, кто прав, кто виноват. Это сложное сосуществование двух народов, которые не могли поделить сферы влияния, пытались ассимилировать друг друга — и в итоге закончили депортацией.
В этой истории, как в капле воды, отражаются общечеловеческие проблемы. Я приехал в идиллическое место — и вдруг понимаю, что за этим фасадом — кровь, насилие, смерти, чудовищная несправедливость, происходившая буквально несколько десятилетий назад. Многие, кто это пережил, ещё живы, но не хотят вспоминать. Тема табуирована и у чехов, и у немцев. Есть фильмы, книги, но в целом — желание забыть и жить дальше.
И вот возникает вопрос: как люди должны относиться к своему прошлому? Всегда ли надо копаться, выяснять, кто прав, кто виноват? Или лучше простить и двигаться вперёд? У меня нет однозначного ответа. С одной стороны, ты понимаешь, как это было страшно. С другой — «быльём поросло». Французы и немцы когда-то ненавидели друг друга, воевали за Эльзас-Лотарингию, а теперь — союзники.
Когда конфликт приходит к тебе — возможно, не помогают никакие аналогии, потому что каждая история уникальна. Но размышления он всё равно вызывает. Вот я и попытался над этим поразмышлять в своём романе.
– Вы упомянули дом, в котором жили в Чехии. Этот образ есть и в романе. А у вас была дача в Купавне — тоже важное место действия?
АВ: Да, у меня была дача в Купавне — она относится к советскому времени, но играет важную роль. Именно там формируются герои. Сейчас, к сожалению, дача уже не моя. Теперь на этом месте бизнес-посёлок. Последний раз, когда я там побывал, был удручён. Но образ той Купавны — детской, советской — жив во мне. Я его использую. Она появляется во многих моих произведениях, не только в «Одсуне».
– А сами вы — в главном герое?
АВ: Нет, я не внёс в него своих характерных черт, хотя, может, какие-то факты жизни — то же купавнинское детство — просочились. Но специально я ввёл в роман человека, который в первой части появляется как несчастный мужчина, везущий беременную жену в больницу на трамвае. Через несколько лет он становится ректором литературного института. Это — я. Если критики и читатели хотят меня найти — вот он, мой двойник. Он появляется дважды, неожиданно, но важно.
ВОПРОСЫ РЕДАКТОРОВ И ЧИТАТЕЛЕЙ
Максим Бодягин (МК-Челябинск):
– Один молодой автор отметил, что у вас шаблонный образ мусульманина. Что вы на это скажете?
АВ: Я всегда исхожу из того, что читатель прав. Может быть, я думаю, что образ живой, интересный, но если читатель считает его шаблонным — он имеет право на это мнение. Пока это единственная такая реакция; чаще меня ругают за главного героя — за то, что он много пьёт, безвольный, бесхарактерный. Но внутренне я не согласен. Мне кажется, он хороший человек — ведь он никому не делает зла. А в наше время это уже дорогого стоит.
Григорий Макеев (главный редактор агентства Polit74):
– Сейчас активно применяется цензура. Ваше мнение по этому поводу?
АВ: Хочу уточнить: цензура — это когда книгу проверяют до выхода и решают, печатать её или нет. Такого официального института сейчас, на мой взгляд, нет.
Но как писатель, я помню слова Булгакова: долг писателя — бороться с цензурой, в какой бы форме она ни проявлялась. Писатель, который говорит, что ему не нужна свобода слова, — как рыба, заявляющая, что ей не нужна вода.
В то же время вспомним басню Крылова: разбойника отпускают из ада, а сочинителя оставляют, потому что злые поступки разбойника исчерпаны, а слова писателя продолжают действовать. Значит, у писателя должна быть внутренняя ответственность, понимание цены слова. Я против «внутренней цензуры», но за внутреннюю ответственность.
Полина Быкова (Южноуральская панорама):
– Нужна ли нашей стране идеология?
АВ: Я человек советского воспитания. В 1991 году я радовался распаду СССР — он принёс свободу: читать, ездить, выбирать. Не идеализирую девяностые — были тяжёлые времена, о них я пишу в «Одсуне». Но пытаться навязать единую идеологию в такой большой, многоконфессиональной стране — утопия. Советский эксперимент по созданию «советского народа» не удался. Я боюсь, что мы снова упрёмся в лицемерие: люди будут говорить одно, думать другое. Честность, открытость, возможность не бояться — это важно.
Полина Быкова (Южноуральская панорама):
– Пишут ли молодые авторы об СВО?
АВ: Кто хочет — пишет о спецоперации. Это нормально. Но принуждать — неверно. Литература не может пройти мимо таких событий. Появляется сильная поэзия, сильная проза. Например, Даниил Туленков — победитель премии «Главкнига» — написал автофикшн о своём опыте добровольца. Это искренняя, доверительная книга. Но когда начинаются спекуляции — это плохо. Литература не должна становиться конъюнктурой. Искусство должно быть свободным.
Андрей Трушников (Гранада Пресс)
– Правда ли, что в школе вы не любили русский язык?
АВ: Да, он был самым скучным предметом: диктанты, правила, изложения. Но с возрастом понимаешь: язык — чудо. Это гармония необходимости и свободы: строгие правила — и безграничная возможность выражать мысли.
Анна Вячеславовна (в чате):
– Стараетесь ли вы делать добро?
АВ: Я не ставлю перед собой задачу делать добро. Ставлю задачу минимум — не делать зла. Постараться никому не вредить — уже неплохо.
Ранее по теме: Михаил Визель предложил челябинской молодежи новый взгляд на Пушкина.