Об одном из самых эмоциональных явлений древности — человеческих жертвоприношениях — рассуждала доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник института истории и археологии Уральского отделения РАН Наталья Берсенева в рамках программы «Говорящие» в проекте Гранада ТВ «Радио Наука».
Необычные в жизни и смерти
— Наталья Александровна, а насколько точно ученые могут в принципе говорить о существовании такого явления как человеческое жертвоприношение в древних обществах, особенно если по какому-то конкретному народу не осталось ничего кроме археологии, например, как это свойственно для многих культур Южного Урала?
— Конечно, наиболее точно можно говорить об этом только на основании документов, каких-нибудь надписей, других иконографических источников, или, как это часто бывает, отчетов древних авторов, которые дошли до нас, например, по скифам. Но их нет по нашему региону.
Если мы говорим о чистой археологии, то это очень сложный вопрос, который требует, как минимум, непосредственного участия антрополога. Раз речь идет о человеческом жертвоприношении, стало быть, этого человека убили, чтобы принести в жертву, и значит, на костях могут быть следы насильственной смерти. Так происходит сбор улик. Но, что касается, к примеру, бронзового века Южного Урала, то у нас нет каких-то прямых доказательств жертвоприношений людей. При этом мы знаем о достаточно массовых жертвоприношениях животных в синташтинское и петровское время. О них можно судить по огромным жертвенникам, по лошадям, коровам, которые явно были забиты ударом чекана в лоб, от чего в черепах сохранилось отверстие. Мы видим, что вот это животное убили, потом сразу уложили в погребение.
— С людьми все не так просто?
— Дело в том, что в погребальных обрядах бронзового века Южного Урала мы не видим никаких связанных, брошенных, изувеченных костяков. Нет костяков, которые занимали бы какое-то неравноправное или подчиненное положение по отношению к основному погребенному. Мы не видим, чтобы они были брошены, например, во рвах кургана или в его насыпи, в какие-то отдельные ямы.
Другой вопрос с поселениями. Синташтинское, петровское, а позже срубное, алакульское население хоронили своих мертвых на могильниках, но там есть серия погребений на поселениях, вот она как раз вызывает вопросы и позволяет ставить вопрос о наличии жертвоприношений людей в этих культурах. Однако это случалось, судя по всему, не на регулярной основе и не имело массового характера.
При этом есть много неясностей. Вот, например, под полами построек практически на всех синташтинских памятниках встречаются детские погребения, есть подобные и на петровских, и на срубных, и на алакульских. Обычно они неглубокие, сопровождаются сосудом или вообще ничем. В свое время расценивались как некие строительные жертвы. Эта интерпретация, однако, вызывала вопросы, потому что не было никаких свидетельств насильственной смерти детей. Да и погребены они были по большому счету по такому же обряду, что и дети на общих кладбищах. Так что до сих пор не очень понятно, как их интерпретировать.
Что касается погребений взрослых, то они в этих поселениях встречаются разные. Есть такие, где люди были захоронены хоть и на территории поселений, но все таки по общепринятому обряду, возможно, это случилось уже после оставлений жилищ. Но находят захоронения, которые даже нельзя назвать погребениями — это брошенные, изувеченные костяки, у которых не хватает костей, или они почему-то лежат не в анатомическом порядке. Есть погребения без инвентаря, как, например, в поселении Устье, где взрослый человек был захоронен в зольнике — то есть фактически в том месте, где складировали мусор. Есть странные погребения в колодцах, к примеру, на поселении Аркаим.
— То есть один из признаков, которые заставляет археологов задуматься о жертвоприношениях, является нетипичность погребения?
— Да, разумеется. В археологии в последнее время внедрилось такое понятие, как девиантные погребения, которые чем-то отличаются от нормы. Есть нормативный погребальный обряд, по которому похоронено большинство членов общества, а есть девиантные.
— И на поселениях бронзового века на Южном Урале все погребения считаются девиантными, из-за того, что странно помещать человека, ушедшего уже в другой мир, в мир живых?
— Они девиантные, потому что основной обряд предполагал погребения на могильниках. На поселениях их не так много, чтобы мы могли рассматривать это как альтернативную форму погребальной практики. Поэтому я бы скорее отнесла все к девиантным, но часть из них с негативной коннотацией — отличающиеся, грубо говоря, в худшую сторону от обычного погребального обряда, а часть ближе к норме, которые появились на территории поселений в результате каких-то жизненных обстоятельств. Например, последнее можно отнести к погребениям маленьких детей. Этнография показывает, что часто детей могли хоронить как бы в домашних контекстах, то есть ближе к дому. Это в ряде культур, которые наблюдали этнографы, не возбранялось. И соответственно и в древности точно так же можно объяснять появление таких захоронений. Совсем не обязательно, что малыши там были как-то умерщвлены или принесены в жертву при сооружении постройки.
— Но, так или иначе, погребение на поселении говорит о том, что либо с жизнью этих людей, либо с их смертью было что-то не так?
— Да, скорее всего. Этому, кстати, есть уже некоторые подтверждения. Например, на поселении Степное было обнаружено погребение женщины с ребенком под валом самого памятника, что явно является девиантным. И изотопный анализ показал, что эти люди были не местного происхождения, судя по всему, пришли откуда-то, были чужаками. При этом они были достаточно бережно захоронены в яме с погребальным инвентарём, всё как положено, но тем не менее не на кладбище.
Не участь детей?
— Иногда пишут, что в жертву чаще всего приносили детей. Южному Уралу в древности это было не свойственно?
— У нас, наоборот, среди тех, кого мы рассматриваем, как возможные человеческие жертвы, детей-то как раз и нет. На самом деле, инфантицид (детские жертвоприношения – прим. ред), мне кажется, вообще сильно преувеличенная вещь и в мировой масштабе. Он считается доказанным только для небольшого круга культур.
Что касается Урала, то жертвы были, скорее, взрослые. Мы можем зафиксировать несколько таких странных костяков для бронзового века, ну и мы можем говорить в более поздние времена о сарматских памятниках, в чьих курганах встречаются так называемые воины, которые как бы сопровождают основное погребение. Находят такие интересные скелеты, которые были возле ямы каким-то образом поставлены, а потом осыпались здесь же кучкой. Можно, к примеру, предположить, что это могли быть военнопленные, рабы или преступники, которых принесли в жертву.
— Тем не менее, мы не очень понимаем, какой смысл древние люди во все это вкладывали, не знаем, боялся или не боялся человек, которого приносили в жертву, может он наоборот гордился тем, что переходит в потусторонний мир таким образом?
— Археологам без письменных периодов, конечно, такое не выяснить. Хотя последнее время, благодаря открытию, к примеру, замороженных погребений и прочего в разных уголках мира, мы можем говорить и про татуировки, и про прически, и про одежду, про многое другое. Но у нас на Урале этого нет, поэтому содержательную сторону ритуалов мы естественно не понимаем. Может быть когда-нибудь поймем.
Ранее по теме: Жертвы в пещерах. Ученые рассказали, зачем древние южноуральцы убивали своих детей.
