О подвиге ведущего хирурга больницы тракторного завода, до стеснительности скромного человека, в Челябинске узнали, когда в июле 1961 года появился в «Литературной газете» очерк «Егорушка» — о знаменитой отважной летчице — штурмане авиаполка Анне Егоровой. Она была сбита фашистами в августе 1944 года под Варшавой. В сводке Совинформбюро сообщалось, что Егорова представлена к званию Героя Советского Союза посмертно. А обгоревшая Анна попала в концлагерь Кюстрин, где ее спас пленный хирург лагерного лазарета Георгий Синяков. Этот очерк помог разыскать спасителя. И весь мир узнал о Синякове. В Челябинск полетели письма из разных уголков Европы.
СИНЯКОВ Георгий Федорович родился 6 (19) апреля 1903 года в с. Петровском Ивановской волости Воронежской губернии. В 1928 окончил медицинский факультет Воронежского университета. В июне 1941-го был призван в действующую армию. Оказавшись с ранеными бойцами под угрозой окружения, остался с ними и попал в плен. Прошел лагеря Борисполя и Дарницы. С мая 1942 года оперировал в лагере Кюстрин «ЗЦ». После освобождения из плена служил до 1946 года. Приехал в Челябинск. Заведовал хирургическим отделением медсанчасти ЧТЗ (больница № 8) до 1972 года, затем до 1974-го работал ассистентом кафедры факультетской хирургии ЧГМИ. Был награжден орденом «Знак Почета». Умер 7 февраля 1978 года. На здании хирургического корпуса больницы № 8 установлена мемориальная доска Г.Ф. Синякову.
«Я звал его папой…»
— Папа ушел на фронт на второй день войны, — рассказывает приемный сын Георгия Федоровича Синякова Сергей Николаевич Мирющенко. — Он был очень добрый человек. Мне было семнадцать, когда через десять лет с момента последней встречи он приехал к нам с мамой в Челябинск, куда мы перебрались из города Шахты еще до войны. Мы сразу приняли друг друга, так что непонятно, кто из нас приемный — я у него или он у меня.
Сергей Николаевич смеется звонким счастливым смехом, и я представляю, каким смешливым и доверчивым он был мальчишкой. Мы беседуем в редакции, рассматриваем старые фотографии, что он принес:
— Уже став взрослым мужчиной, я был потрясен пролившимся на меня и на окружающих потоком информации о папиных подвигах в лагере. Это произошло в 1961 году, после публикации в «Литературке». Письма отовсюду, встречи гостей — бывших пленных, которых папа спасал в Кюстрине, статьи в местных газетах, фильм о папе, сделанный на челябинском телевидении Василием Васильевичем Павловым. Из Москвы приехала интервьюировать отца Наталья Петровна Кончаловская.
Я слушал летчиков, читал газеты и восхищался дорогим мне человеком. Папа ведь никогда не рассказывал мне о лагере, хотя я знал, что он был в плену, дошел до Берлина. Эти снимки — все, что осталось у меня. Письма отцу и другие фотографии хранятся сейчас в городском музее истории медицины в первой горбольнице, а также в музее медакадемии, туда же я отдал и папины книги по медицине. Другие передал в библиотеку имени А.С. Пушкина (через эту библиотеку мы и разыскали Сергея Николаевича. — Авт.). Там хранятся и книги с автографами Н.Кончаловской и П.Тимофеева, мужа Анны Александровны Егоровой. Папа любил читать, изумлял меня тем, что знал «Отверженных» Гюго наизусть...
Мне 86 лет, я живу с дочерью и зятем все в той же нашей квартире. Моя дочь, любимая папина внучка Оля, помнит дедушку, а его правнучка Ася разыскала на каком-то сайте новые сведения о папе, там был указан его лагерный номер. И это стало еще одним потрясением…
Лагерный номер 97625
Георгий Синяков, военврач второго ранга 119-го санитарного батальона попал в плен 5 октября 1941 года под Киевом, у деревни Борщевка. Сопротивлявшиеся под натиском врага советские части, отступая, оставили позиции, и военный госпиталь с ранеными и персоналом оказался в тылу врага. Все произошло молниеносно, при обыске у плененного хирурга нашли в кармане только пузырек с марганцовкой. Их гнали в тыл на запад, он прошел лагеря Борисполя и Дарницы, пока в мае 1942 года с одним из этапов не оказался под номером 97625 в Кюстринском международном лагере для военнопленных под Варшавой. Сюда привозили заключенных со всей Европы, а также советских военнопленных, зона которых была отделена от остальных бараков тройным рядом колючей проволоки. Раненые здесь умирали десятками тысяч, никто не лечил их от инфекций. Слабых, измученных людей выбраковывала непосильная работа в каменном карьере и плетка охранников, забивавших штрафников до смерти. Каждое утро из бараков русских выносили десятки трупов. Умирали и от истощения. Если в остальных зонах лагеря пленных поддерживали продовольственные посылки и медикаменты Международного Красного Креста, то русские и этого были лишены. Как известно, Советский Союз вышел из членов этой организации. Сталин сказал тогда: «У нас пленных нет, а есть предатели»...
Его назначили хирургом в лагерный лазарет, так называемый ревир, охраняемый часовыми и огороженный проволокой. Немцы боялись распространения в своей стране инфекций, безжалостно косивших пленных, поэтому и создали в лагере лазарет. Сюда-то и привели Георгия Синякова, только что назначенного хирургом. Ему тут же приказали сделать операцию на желудке. На первую операцию русского доктора пришли все лагерные врачи во главе с доктором Кошелем. Кошель приказал привести и французских, английских и югославских специалистов из числа заключенных. Пусть все убедятся, что за медики эти русские. Кто-то из немцев громко сострил, что самый лучший врач из России не выше немецкого санитара.
У ассистентов хирурга от волнения дрожали руки. А доктор Синяков, еле держась на ногах от слабости, босой и оборванный, делал резекцию желудка. Движения его рук были точными, уверенными, и вскоре наблюдатели поняли: экзаменовать этого хирурга не было нужды. Многочасовая операция была проведена блестяще. Когда немецкие зрители ушли, оставшиеся французы, англичане и югославы стоя приветствовали эту первую победу русского доктора. «Вам только надо лучше выглядеть, коллега. Надо иметь хороший вид», — заметил врач-югослав. А другой югослав сказал единственное слово, которое знал по-русски — «товарищ», и пожал Синякову руку. Это был профессор медицины Павле Трпинац.
Он воскрешает из мертвых!
Это он, Павле Трпинац, рассказал всему лагерю о виртуозном мастерстве русского хирурга, который воскрешает из мертвых. И вскоре к Синякову потянулись за спасением и лечением из других блоков, под конвоем уводили его к больным французам, сербам, югославам, полякам, консультировал он и иностранных врачей-заключенных. Авторитет сильного мужественного доктора рос день ото дня.
Он лечил всех и всё. Работал неустанно, ведь в русских бараках содержалось до полутора тысяч больных и раненых — кроме него, им никто не мог помочь.
Когда Георгий Синяков спас сына гестаповца — ребенок задыхался от попавшего в трахею постороннего предмета, а мать мальчика, гордая «чистокровная арийка», встала перед истощенным пленным русским доктором на колени и поцеловала его руку, — то доверием к нему прониклась и вся охрана лагеря. За лечением в крайних случаях стали обращаться и немцы из ближайших поселений. А доктор, пользуясь этим, смог передвигаться по лагерю свободно, бывать там, куда пленных не пускали. И даже настаивать на кое-каких требованиях. И… спасать, лечить и прятать от тяжелой работы и истязаний пленных соотечественников. Так, он настоял на том, чтобы лечение сбитой фашистами русской летчицы Анны Егоровой, брошенной в карцер и обреченной в лагере на смерть, было доверено ему и Трпинацу.
При перевязке Егорова попросила Синякова сохранить спрятанные в тайнике сапога награды и партбилет. Их сберег в банке с ядом немецкий переводчик, капрал Гельмут Чахер, сочувствовавший русским, помогавший подпольщикам, предупреждавший о провокаторах.
«Если победят русские, немцам будет хорошо»
Как и Павле Трпинац, Гельмут Чахер достоин отдельного рассказа о том, как помогал русскому доктору спасать заключенных. Они долго присматривались друг к другу, пока не поняли, что единомышленники.
Гельмут учился в Советском Союзе, был женат на русской женщине Клавдии Алексеевне Осиповой, с которой перед войной приехал в Германию.
Георгий Федорович лечил военнопленных, помогал им окрепнуть, прятал под номерами и фамилиями умерших в инфекционных бараках, готовя их к побегу. Чахер, хорошо знающий местность, разрабатывал маршрут побега из Кюстрина, рисовал карту, которая вручалась вместе с часами и компасом тем, кто решился покинуть лагерь. Таких успешных операций у них было немало. Они помогли бежать и спрятанному Синяковым в инфекционном бараке под чужим номером и именем 18-летнему москвичу Илье Эренбургу, тезке известного советского публициста, объявленного фашистами в розыск. С такой фамилией и национальностью парень не прожил бы в лагере и дня. Илья окончил войну в боях за Берлин. Так Синяков стал одним из руководителей подпольного комитета сопротивления.
Много месяцев, рискуя жизнью, Синяков прятал в бараках шестнадцать советских летчиков. Он знал, что к пленным летчикам у фашистов было особое отношение, они содержались в особых лагерях и в особых условиях. Нескольким из них был устроен побег.
Когда в июле 1943 года Гельмута Чахера перевели из Кюстрина, его русские соратники написали ему прощальные письма со словами признания и уважения. В письме Георгия Федоровича Синякова были такие строки: «Ваши, Чахер, слова: «Если победят немцы, русским будет плохо, а если победят русские, немцам будет хорошо». …Вы верите в нашу победу, и за это вам большое русское спасибо. Спасибо и за то, что вы делаете для победы советского народа».
В мемуарах Егоровой прослежена дальнейшая судьба Гельмута Чахера: «Почти полтора года его переводили из лагеря в лагерь… И всюду он находил способ, как помочь русским пленным, как больше навредить гитлеровцам. Когда представилась возможность, он с пятью другими немцами перешел через линию фронта на нашу сторону».
«Сквозь фронт, сквозь тысячу смертей…»
— Папа, когда его разыскала Егорова, много встречался с бывшими соратниками. Когда Трпинацу вручали в Москве орден Отечественной войны, он ездил на встречу с ним, организованную Егоровой. Туда же приехали и летчики, спасенные в лагере, — Майоров, Каширин… Отец говорил, что это было незабываемо.
Сбитому в бою летчику-штурмовику Николаю Майорову, попавшему в Кюстринский лагерь, Синяков собрал по частям развороченную челюсть, спас руку с газовой гангреной. Помогал ему врач Трпинац. Летчик-истребитель Александр Каширин, попавший в лагерь израненным, с гангреной ступней ног, без сознания, со слезами на глазах сказал на встрече те слова, что носил в душе столько лет: «Мы, спасенные вами, низко кланяемся вам и говорим спасибо, дорогой наш доктор! Стихотворение, которое вы нам читали в лагере, я запомнил: «Сквозь фронт, сквозь тысячу смертей, // Сквозь Дантов ад концлагерей, // Сквозь море крови, жгучих слез // Я образ Родины пронес. // Как путеводная звезда, // Сиял он предо мной всегда…»
— Они приезжали к нам, эти отважные летчики, — десять человек сразу. Пришлось их разместить у маминого брата, у наших соседей, — рассказывает Сергей Николаевич. — Они были такие шумные, веселые, то шутили, то плакали и говорили, говорили ночь напролет. Вот они, здесь, на фотографии у Вечного огня у нашего почтамта…
Приезжал и Илья Зельманович Эренбург… А знаете о последнем подвиге Синякова в лагере? Он ведь фактически спас от смерти около трех тысяч человек.
Когда фронт приблизился к лагерю и пора было начинать восстание, к которому был готов подпольный комитет, фашисты вдруг опрокинули все планы. Ночью узников разделили на три части: одних погрузили на станции в эшелоны для отправки в Германию, других погнали пешком через замерзший Одер, а третьих — около 3000 больных и раненых истощенных доходяг — оставили в лагере. С ними был Георгий Федорович. Увидев прибывших в лагерь эсэсовцев, он понял, что готовится что-то страшное. И решил поговорить с солдатами. Его удерживали сочувствующие охранники, переводчик. Они подтвердили, что лагерь готовят к уничтожению, но есть команда оставить его живым, что он не знает языка, чтобы вести разговор. Тогда он взял переводчика и пошел к солдатам. У переводчика от страха тряслись щеки, но он перевел слова русского доктора, которые тот буквально прокричал со всей силой и убедительностью… Лагерь был оставлен без единого выстрела. А вскоре в его ворота вошли советские танки…
— …И папа в течение нескольких суток прооперировал более семидесяти тяжелораненых танкистов, так как наши тылы сильно отстали от наступавших советских частей. С санитарным батальоном папа дошел до Берлина и расписался на Рейхстаге… Трудная, красивая судьба.